Профессор права Эрик Хайнце (Университет королевы Марии, Лондон) объяснил, почему даже крупнейший миллиардер планеты не способен превратить платформу Twitter в киберпространство без ограничения свободы слова. Источник: The Conversation.
Когда гиганты свободного рынка, такие как Маск или Джефф Безос (приобрел Washington Post в 2013 г.), берут на себя руководство крупными СМИ, возникают опасения по поводу перспектив свободы слова, остающейся важным компонентом демократического участия.
Такие события подпитывают более широкие опасения людей по поводу ускоряющейся приватизации общественных пространств. В эпоху онлайна тот факт, что мы проводим так много времени в частных информационных пространствах, принося доходы от рекламы миллиардерам, многими воспринимается как оскорбление человеческого достоинства.
Иллюзия свободы слова в онлайне
Сделка с приобретением «Твиттера» могла бы быть обычным переходом права собственности из одних рук в другие. Однако тот факт, что в нее вовлечен богатейший и наиболее противоречивый миллиардер в мире, похоже, усугубляет ситуацию.
Но реальность еще сложнее. Идиллическая ностальгия о свободе слова базируется на том, что когда-то существовали «ратуша» или «площадь», где горожане собирались на равных для обсуждения насущных проблем. На этих собраниях могла бы свободно распространяться любая идея, поскольку просвещенные граждане отделяли правду от лжи, добро от зла.
Затем избранные народом представители приступили бы к выводам, верным «воле народа», и разработали бы мудрые законы. Такие образы «ратуши» или «городской площади» предполагаются в полном смысле публичными – свободно открытыми для всех и не принадлежащими никому из частных лиц.
В действительности таких площадок никогда не существовало, по крайней мере, в современных демократиях. В прошлые годы во многих западных странах ограничения на способность людей откровенно говорить о важном устанавливались законами о богохульстве, поскольку в том время у церкви имелось огромное влияние на на государственную политику. Что еще более важно, женщины, этнические меньшинства, жители колоний и другие члены западного общества чаще всего не обладали возможностью высказываться без страха на общественном форуме, не говоря уже о том, что у них не было равных гражданских прав.
Тем не менее, мифы о прошлом Запада часто содержат зерно правды. Не может быть никаких сомнений в том, что протесты и инакомыслие, которые до развития интернета происходили в общественных местах, теперь в значительной степени переместились на платформы онлайн-медиа, принадлежащих и управляемых частными компаниями. Конечно, у нас все еще есть уличные демонстрации, но даже их организаторы рекламируются в интернете, чтобы привлечь больше участников.
Власть общества
Тем не менее, если нам не следует недооценивать силу интересов частных СМИ, нам также не следует и переоценивать ее. Почти одновременно с первым срывом сделки Маска с собственниками «Твиттер», Евросоюз объявил о принятии «Закона о цифровых услугах».
Его нормы значительно расширяют полномочия властей ЕС в ограничении контента, пропагандирующего терроризм, сексуальное насилие над детьми, язык ненависти (в ЕС этому термину дается самая широкая трактовка), дезинформацию, коммерческое мошенничество и прочие высказывания, создающие проблемы для личной безопасности европейцев или демократического общества в целом.
Эрик Хайнце отмечает, что он не согласен с некоторыми элементами законодательства Евросоюза и аналогичными правовыми нормами Великобритании. Впрочем, продолжает он, в этой статье речь идет не об этом. А дело в том, что даже миллиарды Маска не способны его защитить.
Конечно, он может пойти дальше и уволить всех модераторов контента (по сути – цензоров) в «Твиттере», если захочет, но ему все равно потребуется их нанять снова. Для каждой из категорий контента, подпадающих под действие законодательства ЕС, нарушения могут стоить огромных штрафов, единственный способ избежать которых – продолжить мониторинг сообщений от участников платформы.
Истоки несвободы слова на Западе
Почему вообще онлайн-платформам потребовалось нанимать персонал для отслеживания пользовательского контента? Нет, это произошло не потому, что «Фейсбук» (запрещен в России), YouTube, «Твиттер» и прочие онлайн-платформы ощутили свое глубокое социальное значение.
Все было наоборот. Изначально каждая интернет-платформа позиционировала себя как абсолютиста свободы слова, которым Маск теперь воображает себя. Будучи американскими компаниями, они предполагали, что им требуется лишь следовать норме о свободе слова, изложенной в первой поправке к конституции Штатов.
С 1960-х Верховный суд США истолковывает первую поправку как разрешающую более провокационные высказывания, чем это позволено в других странах. Тем не менее, вопреки распространенному мнению, даже эта американская норма никоим образом не является абсолютистской в отношении свободы слова и никогда ею не был. Так, за пределами первой поправки находится множество данных, таких как ограниченные военные сведения, соглашения о профессиональной конфиденциальности и подробности судебного разбирательства присяжных (это лишь некоторые примеры, действительный перечень значительно шире).
Как подчеркивает Эрик Хайнце, ни одно общество никогда не допускало абсолютной свободы слова, и ни одна правовая система не была способна поддерживать ее. Наши споры об ограничении свободы слова всегда касаются лишь степени ее регулирования, не более того.
Неудивительно, что мыльный пузырь свободы слова у крупных американских онлайн-медиа быстро лопнул. Учитывая их глобальный охват, им приходится подчиняться различным законам стран, в которых они работают.
Как только Евросоюз начал принимать жесткие меры, эти компании тут же наняли легионы онлайн-модераторов. А новые законы ЕС, принятые еще до того, как Маск начал поглощение «Твиттера», демонстрируют, что страны, располагающие ключевыми интернет-рынками, могут давить свободу слова еще сильнее.
Поэтому предстоящие разборки будут происходить не между диктаторской цензурой в одном углу и абсолютной свободой слова в другом – они будут между бизнесом и властью. И, как вскоре узнает Илон Маск (если он еще этого не знает) многие правительства мира, похоже, уже готовы к борьбе.